— Честно говоря, я хотела вас туда заманить уже осенью, но можно и сейчас на завод наведаться, раз уж вы тут рядом. Вы бы ознакомились там с новым материалом, он под названием «черный текстолит» проходит. Вам будет очень интересно…
— Текстолит? Вы имеете в виду, для радиоаппаратуры?
— Нет. Насчет силовых элементов я пока не скажу, там технологию изготовления деталей только отрабатывают — но к осени уже отработают. А пока… если в глубины химии не лезть — а вам оно точно не надо — то материал минимум вдвое прочнее алюминия при том же весе, и это я спецсплавы имею в виду. Так что уложить ваш истребитель не в две с лишним тонны, а где-то в полторы будет не особо и сложно. Я не про технологию изготовления говорю, а про проектирование — но технология вас уже касаться не будет.
— Тут вы, Вера Андреевна, заблуждаетесь, конструктор должен знать, как его машину изготавливать будут. Я, собственно, сюда и приехал технологию сборки машины налаживать…
— Да я и не спорю. Но с новыми материалами отдельные детали будут изготавливать совсем другие люди. Технологи именно химической промышленности, а насчет сборки из них готового самолета — эта работенка за вами и останется. А пока вы просто посмотрите, на что вообще материал годен…
Следующая «остановка» у Веры случилась в поселке со смешным названием Биро-Биджан. Сам поселок для нее не представлял ни малейшего интереса, а вот выстроенный примерно в тридцати километрах к югу от него химзавод девушку интересовал очень сильно. Потому что именно там работала «самая странная электростанция в стране» — правда, придуманная вообще-то инженерами с завода Лены Нарышкиной. На этой электростанции рядами стояли «странные котлы», в которые засыпалось сразу тонн по двадцать угля — паршивого, бурого, добываемого в выстроенном поблизости карьере, и в топках этих котлов уголь даже не горел, а скорее просто тлел, причем за тем, чтобы он гореть не начал, рабочие особенно внимательно следили.
Уголек тлел, горячий (уже все же раскаленный) воздух поднимался в верхние слои угля, «выпаривая» из него сначала воду, а затем и все летучие вещества. Затем получившаяся газовая смесь прогонялась через газоразделительную установку и все из угля выпарившееся, отправлялось на химзавод для переработки. А через слой тлеющего угля проходили трубы, в которых довольно неторопливо кипела вода, превращаясь в пар — и этот пар отправлялся на турбины электростанции. То есть все же не сразу отправлялся: уголь тепла выделял все же гораздо больше, чем требовалось и для «полукоксования» верхнего слоя и даже больше, чем нужно было для кипячения воды — поэтому нижняя, самая «горячая» его часть из топки постоянно выгребалась и отправлялась в другую топку, где уголек догорал уже гораздо веселее и попутно полученный в первом котле пар прилично так перегревал. И вот этот уже перегретый пар шел как раз на турбины. Турбины «среднего давления», на двадцать всего атмосфер — поэтому с такими котлами на киловатт-час угля тратилось больше трех килограммов (то есть в два с половиной раза больше, чем на «обычных» электростанциях. Зато котлы обеспечивали ценным сырьем довольно немаленький химзавод, а потребляемое этим заводом электричество вообще шло в качестве «отхода производства» — но так как котлов было довольно много, то и электричества завод получал более чем достаточно. Его даже в Биро-Биджан отправляли по выстроенной ЛЭП.
Но в поселок электричества все же отправляли очень немного: это электричество тратилось большей частью на самом заводе, а конкретно — на установках получения соляной кислоты из соли. Которую завод потреблял буквально в невероятных количествах — как и получающуюся в процессе производства кислоты щелочь. Поэтому и соли заводу нужно было очень много — но так как «своей» соли на Дальнем Востоке пока не было, ее приходилось возить издалека. То есть вообще с Камы, через всю страну — однако и в этом был глубокий смысл: соль, остающаяся от калийных промыслов, меньше загаживала окрестности Соликамска и Березников и не портила чистую воду великой реки. А для перевозки соли были даже специальные вагоны изготовлены, из нержавейки. То есть кузова вагонов были из нержавейки: хрома-то в СССР вдруг стало просто завались…
А возить соль нужно было из-за того, что уголек, хотя и довольно паршивый сам по себе, являлся кладезем разнообразных и очень полезных ископаемых, которые предполагалось добывать из золы, остающейся после его сжигания. Конечно, сорок пять килограммов чистого железа на тонну золы — это даже упоминать смешно. А вот двести пятьдесят граммов иттрия — это уже внимания заслуживает. Еще внимания заслуживает кобальт, цирконий, рубидий… очень много чего, что по-отдельности в составе золы составляет вроде бы и крохи, а если все вместе из нее выковыривать, то оказывается, что добыча этого полезного получается и не очень-то и дорогой.
Технология извлечения из золы всего полезного — разработанная как раз Голицыным под руководством профессора Каблукова — была, в общем-то, проста. Сначала золу промывали в воде — и из нее вымывались «обычные» хлористые соли (в основном, конечно, хлористый натрий, кальций и магний) — и зола «легчала» сразу процентов за десять. Затем оставшуюся золу (именно золу, не шлак, не зря же в топках специально держали температуру не выше девятисот градусов) промывали в соляной кислоте — и много других «балластных» минералов, главным образом карбонатов, превращалась в растворимые соли, которые снова промывали водой. Зря эти соли не тратили, их обратно в электролизеры пускали для получения кислоты (предварительно растворы выпаривая в вакуумных установках) — и сухой остаток получался уже более чем вдвое легче, чем исходная зола. И затем все это кипятили в щелочи — и химзавод отправлял «на большую землю» очень много силикатного клея (точнее, «жидкого стекла», активно использующегося на стройках разных гидросооружений). А вот то, что оставалось, содержало всего полезного уже раз в двадцать больше, чем в «исходном материале». Того же вольфрама в такой «руде» получалось побольше, чем в не самых богатых именно вольфрамовых рудах, и даже скандия оставалось раз в пять больше, чем в урановой руде с Желтой речки…
Конечно, такую технологию не могла бы себе позволить ни одна капиталистическая компания: начальные затраты выглядели неоправданно большими, а конечная продукция оказывалась слишком уж дорогой. Зато у СССР были гарантии того, что производство электрических лампочек не останется без вольфрама, твердосплавных инструментов — не останется без кобальта, а урановая промышленность — без иттриевых огнеупоров…
А из получаемых «попутно» железа и меди тут же, в мастерских химкомбината, делались артиллерийские снаряды — поскольку основное производство занималось изготовлением гексагена, тола, азида свинца и прочих «гремучих» веществ. Однако Вера сочла, что главным достижением района было не наличие такого «экзотического» завода, а наличие ВЧ-связи с Москвой: кабели успели протянуть вдоль Сибирской дороги аж до Владивостока. Так что Вера легко дозвонилась в Москву, чтобы попросить о небольшой мелочи:
— Иосиф Виссарионович? Хорошо, что я вас застала, а то я Лаврентию Павловичу пыталась позвонить, но его нет ни дома, ни на работе. А вы сказали, что я могу к вам заходить в любое время, вот я и решила зайти… дистанционно. У вас есть пять минут?
— Есть, говори. А Лаврентий Павлович как раз у меня, ему передать трубку? Нет, я ему лучше отводную дам, если разговор будет не секретный… от меня.
— Нет, конечно. Я тут хорошо отдохнула, сил набралась… сейчас я как раз в Биро-Биджане, и мне тут очень понравилось. Только у меня есть просьба небольшая: я тут силушек набралась и захотелось мне немного позверствовать. Можно я пристрелю несколько человек? Немного, от силы сотен пять. Здесь пять сотен, а потом вернусь в Москву и еще сотню-другую пристрелю…
— Давай подробности!
— Если кратко, то весь КомЗЕТ нужно быстренько расстрелять, то есть всех функционеров среднего звена, руководство просто не в курсе, чем они занимаются. А занятие они себе нашли интересное: в стране деньги девать буквально некуда, но они придумали куда. Насколько я слышала, каждому еврейскому переселенцу дается около тысячи рублей на обзаведение, это включая грудных младенцев и убеленных сединами…